 Меня не понимают...
Повод для консультации традиционный: восьмиклассница бросила школу. Но не только: тринадцатилетняя девочка, до недавнего времени вполне «домашняя», последние два-три месяца пропадает неизвестно где. Иногда в подвале с компанией, иногда в какой-то пустой квартире. «Тусовки» продолжаются круглые сутки; девочка и ночует, как правило, не дома. Объяснений с родителями старается избегать. Если же все-таки пристают с расспросами, плачет или скандалит. Родители, интеллигентная пара средних лет, явно напуганы, почти в панике. Они рассказали: около года назад девочка стала заметно хуже учиться, прогуливать уроки. Двойки в дневнике подчищала бритвой. Злилась или ревела, когда получала нарекания. Характер у нее резко изменился: прежде легкая и общительная, она стала раздражительной, скрытной. Появилась взрослая компания и подвал, где она была готова дневать и ночевать. В школе заметили не только снижение успеваемости, но и резкие перемены в характере. С согласия девочки ее перевели в коррекционный класс, где она сразу прижилась. Постепенно, в течение года, выправилась и успеваемость; поэтому с первого сентября в школе решили — ей можно вернуться в прежний класс. И перевели обратно, несмотря на ее отчаянное сопротивление. А через несколько дней она бросила школу вовсе.
...Она соглашается беседовать со мной лишь наедине. Длинноногая, худая, выглядит только-только на свои тринадцать — никаких признаков акселерации нет. Не просто бледное — серое, аляповато раскрашенное детское лицо; очень короткая юбка, не вполне чистые, продранные на коленке колготки; ногти обломанные, с остатками ярко-красного лака. Сидит понурившись, смотрит в пол. Рассказывает: дома не ночует оттого, что время проводит с друзьями, их у нее много — и все намного старше. Личная жизнь не простая: ее любят сразу двое, без конца возникают сложности. Друзьями девочка очень дорожит, они ее «понимают». Вообще живет она в свое удовольствие.
Спрашиваю: — Так у тебя все хорошо?
— В том-то и дело, что очень плохо.
— Почему?
— Потому что так жить — неправильно. Я это знаю, а ничего сделать с собой не могу. В школу не хожу, потому что перевели обратно в старый класс. Там мне плохо, меня не понимают.
Вообще слово «понимают» в нашей беседе главное. А «плохо» и «не понимают» для девочки — синонимы. Выясняется: друзья ее перебиваются с «травки» на «колеса»; люди они все добрые, никого не обижают. Словом, не сеют, не жнут... Сама она за компанию «колеса» тоже попробовала. Ничего интересного не испытала — зато попала в реанимацию с передозировкой, снова пробовать пока боится. Настроение у нее почти всегда неважное; особенно огорчается, что портятся отношения с родителями; плохо спит, днем вялая... Когда я говорю, что надо бы обследоваться в больнице, плачет, но соглашается — пассивно, безропотно. А потом признается, что даже испытывает облегчение: кажется, ее поняли. И хотя в больницу не хочется, появилась надежда, что ей помогут... Пожалуй, труднее всего обнаружить депрессию в случаях, подобных этому... Где свойственные депрессии грусть, подавленность и, главное, одиночество? Ощущение неприкаянности и собственной ненужности? Здесь (на поверхности!) все наоборот: живет в свое удовольствие, не лежит носом к стенке, а с утра до ночи «тусуется», крутит романы. И тем не менее отклоняющееся поведение в данном случае — лишь маска тяжелого душевного расстройства. Расстройства, последствия которого, если его не распознать вовремя, могут быть печальными. Внешняя грубость и эпатаж в поведении подростка невольно настраивают нас против него: нас раздражают, пугают и его внешний вид, и образ жизни — совершенно нам чуждый, а нередко и опасный. Если же отвлечься от внешнего и рассуждать здраво, нельзя не заметить: с подростком происходит что-то неладное. Слишком уж резко меняются и его характер, и жизнь. И совсем мало правды в образе, который он создает, — как в нашем случае: живет девочка в свое удовольствие — и при этом так очевидно несчастлива... Да и что с ней происходит? Почему ее затягивает эта жизнь — сама она толком понять не может. Однако рассуждать здраво мы, как правило, не умеем, наша реакция зачастую бывает необдуманна и агрессивна: и потому торопимся наказывать там, где нужно лечить. И лечить не дома, а в психиатрической больнице. Спору нет: решение поместить собственного ребенка в психиатрический стационар — решение не из легких; тем более что очевидных признаков психического заболевания у ребенка нет — ни галлюцинаций, ни бреда. И почему бы не лечиться дома? Опыт, однако, показывает: в подобных случаях для успешного лечения необходимы изоляция подростка и резкая смена жизненного стереотипа.
Особое свойство страдающего депрессией — «пассивная подчиняемость» — делает больного подростка легкой добычей для развратных и преступных взрослых; тусовки по подвалам и уличная жизнь создают все условия для вовлечения его в асоциальное существование. Потому и приходится помещать подростка в больницу — надо оборвать хотя бы на время возникшие «дружеские» связи и оградить от воздействия тех, кто так хорошо его «понимал», а на самом деле — бессовестно использовал. В нашем же случае возможен благополучный финал. Родители девочки и школа сумели сохранить ключ понимания; не поддавшись гневу и страху, они разобрались в ситуации. С их помощью врачам, возможно, удастся оправдать ожидания моей пациентки и помочь ей.
|
